Филип Фармер

Грех межзвездный

1

«Надо выбираться, – расслышал Хэл Ярроу чье-то дальнее бормотанье, – Где-то же должен быть выход».

Он проснулся в момент старта и понял, что это его собственные слова. И что они, сказанные в миг пробуждения, вдобавок, никак не связаны с тем, что мысленно предначерталось. Предначерталось одно, а выскочило спросонья совсем другое.

Но о чем это он? И где он? Он что, наяву побывал в иновремени, или то было антиистинное мысленное предначертание? Но такое живое и яркое, что не вдруг воротишься, в обступивший истиннизм?

Взгляд на рядом сидящего – и все стало на места. Он в салоне рейсовика на Сигмен-сити, идет 550-й год от Рождества Сигмена («А по старому стилю – 3050-й от Рождества Христова», – подсказала университетская обстоятельность). И не побывал он на неведомой планете за сотню световых лет отсюда во времени и пространстве, будто мысленно предначертая или покинув свой век. И не предстал пред очи всеславного Айзека Сигмена, Впередника, да будет вовек истинно его имя.

Сосед искоса глянул на Хэла. Тощий малый, скулы торчат, прямые черные волосы, карие глазенки с монголоватой складочкой на веках. Светло-голубой мундир инженерского сословия, на груди слева – алюминиевая эмблемка высшего разряда. Вероятно, электронщик со степенью от какого-то более или менее солидного политехникума.

Сосед вежливо поперхал и сказал по-американски:

– Тысяча извинений, авва. К вам без разрешения обращаться не положено, я знаю. Но вы мне что-то сказали, когда проснулись. А поскольку вы в этом отсеке, мы временно как бы на равных. Иначе я прежде сдох бы, чем лезть с вопросами. Я же не какой-нибудь там Сэм Длиннонос!

Он нервно хохотнул и продолжил:

– Невольно слышал, как вы стюардессе врезали, когда она набралась наглости посадить вас сюда. Я не ослышался? Вы действительно сказали, что вы шпак?

Хэл засмеялся и ответил:

– Не «шпак», а «ШПАГ». Широкопрофильный адъюнкт-генерал, сокращение по первым буквам. Вы ослышались, но, впрочем, не слишком. Узкопрофильные честят нас именно «шпаками».

Вздохнул при мысли об унижениях, которые приходится терпеть, будучи презираем узкими спецами. И отвернулся к окну: не хотелось поощрять случайного спутника на разговорчики. Увидел вдалеке и выше яркое полотнище света: наверняка линкор входит в атмосферу. Вояки. Гражданских судов – раз-два и обчелся, они ходят медленней и приземляются без помпы.

Шестьюдесятью километрами ниже горбом стоял североамериканский материк. Сплошное зарево с небольшими разрывами там и сям и причудливой темной полосой у края. То ли горным хребтом, то ли водным пространством, где человек еще не умудрился приткнуть жилье или заводишки. А так – сплошной город. Мегалополис. Подумать только! – триста лет назад на всем материке двух миллионов народу не набралось бы. А через полсотни годков, если только не случится какой-нибудь заварухи, вроде войны между Союзом ВВЗ и Республиками Израиля, население Северной Америки составит четырнадцать, а то и все пятнадцать миллиардов!

Единственным незастроенным пятном, причем сознательно, был Природный заповедник Гудзонова залива. Он, Хэл, покинул заповедник всего четверть часа тому назад, и уже тошно было от того, что нескоро попадет туда вторично.

Еще раз вздохнул. Природный заповедник Гудзонова залива. Деревья тысячами, горы, привольные голубые озера, птицы, лисы, кролики, даже рыси, если егеря не врут. И всего этого – по пальцам перечесть, лет через десять на том и завершится длинный список вымершей живности.

Там, в заповеднике, можно было дышать, можно было чувствовать себя раскованно. Свободно. Можно было даже иногда потосковать от одиночества. И только-только Хэл начал входить во вкус, как его ученые занятия среди двух десятков жителей заповедника, говорящих по-французски, бах и кончились.

Сосед заерзал, словно набирался храбрости продолжить разговор с оказавшимся поблизости спецом. Нервно поперхал и начал:

– Сигмен спаси и помилуй, надеюсь, я не в тягость? Но не изволите ли пояснить?..

Он был в тягость, он явно лез, куда не просят. Но Хэлу припомнились слова Впередника: «Все люди братья, и лишь отцу вольно отличать одних детей перед другими». Не вина этого инженеришки, что отсек первого класса оказался полон пассажиров с большими правами и Хэлу пришлось выбирать: либо ждать следующего рейса, либо соглашаться на отсек низшего разряда.

Он объяснил это инженеришке.

– Вон оно что! – сказал тот, словно ему скомандовали «вольно». – Тогда, если не возражаете, еще один вопросик, не сочтите меня за Сэма Длинноноса.

И деланно рассмеялся.

– Не возражаю, – ответил Хэл. – ШПАГ, хоть он и ШПАГ, но не во всей своей области. Он привязан к некой частной дисциплине, однако старается охватить ей на пользу возможно более широкий диапазон. Например, я ШПАГ в области лингвистики. Но не замкнут на какой-либо раздел этой науки, а хорошо осведомлен по всем разделам. Это дает мне возможность сопоставлять то, что в каждом из них делается, находить в одном вещи, которые могут оказаться полезны узкому спецу в другом, обращать на них его внимание. Иначе узкий спец, у которого нет времени читать даже те сотни журналов, которые его непосредственно касаются, мог бы проворонить кое-что такое, что помогло бы ему продвинуться вперед.

– В каждой области исследований есть свои ШПАГ'и, – продолжил он. – И мне впрямь повезло, что меня причли к лингвистике. Если бы меня направили, скажем, в медицину, мне пришлось бы куда круче. Пришлось бы работать в группе. А в группе – это уже не ШПАГ, а одно название. Ограничиваешься какой-нибудь специальной областью. Число публикаций в каждой области медицины чудовищно – так же, впрочем, как и в электронике, физике или какой-нибудь другой науке, которую изволите назвать. И никто в одиночку или даже одной группой не в силах соотнести между собой все их разделы. К счастью, в лингвистике это не так, а меня интересует именно лингвистика. Мне повезло, выкраивается даже время на собственные исследования, могу кое-что добавить к лавине публикаций. Конечно, компьютер, компьютер и еще раз компьютер, но даже самый сложный комплекс компьютеров, сколько в него ни затолкай, выводов не сделает. Но он позволяет человеческому мозгу, – увлеченному мозгу, если речь о моем, – учуять, что некоторые сообщения более значимы, чем другие, позволяет наметить смысловые связи между ними. Этот материал я передаю узким спецам, а уж они-то и действуют дальше. ШПАГ – это созидающее соединительное звено, если так можно выразиться.

– Однако это дается мне в основном за счет сна, – закончил он. – Приходится работать по двенадцать часов в сутки, а то и больше. Но ничего не жаль ради славы и благоденствия Госуцерквства.

Последняя фраза была нелишней. Если этот малый – аззит или аззитский тихарек, он не сможет стукнуть, что Хэл что-то заначивает от Госуцерквства. Не похоже было, что он там на плюс полставки, но подстраховка делу не помеха.

Над входом в отсек замигала красная лампа-вспышка, и механический голос приказал пассажирам пристегнуть ремни. Еще десять секунд, и рейсовик начал сбрасывать скорость; еще минута, и он макнулся в атмосферу, пошел падать по тысяче метров в минуту – эту цифру Хэл краем уха где-то слышал. Теперь, когда они были все ближе к земле, Хэлу стало видно, что Сигмен-сити (он назывался Монреаль, пока десять лет назад туда не перенесли столицу Союза ВВЗ с Исландии, из Рейка) не был сплошным заревом. Там и сям проглядывали темные пятна, вероятно, парковые насаждения, сбоку вилась тонкая лента реки Пророка (прежней реки Святого Лаврентия). Сделались различимы полукилометровой высоты пали Сигмен-сити; в каждом таком пали обитало с добрую сотню тысяч особей, а таких пали в самом городе насчитывалось не менее трехсот.

Посреди столицы обозначился квадрат, занятый деревьями и казенными зданиями на полсотни этажей, не больше. То был столичный университет, где работал Хэл.